В числе социальных проектов ПАО «Северсталь» — «Ветераны ПАО «Северсталь» — детям», «Вахта памяти» и другие. Компания не раз оказывала содействие и череповецкому движению «Дети войны». Сегодня их воспоминания особенно ценны. Они — свидетели времени.
«Папа обнял меня, и все улыбались»
22 июня — День памяти и скорби. 84 года назад в этот день началась Великая Отечественная война 1941–1945 гг., которая унесла жизни 27 миллионов советских граждан.
Мы не ставили своей целью четко соблюдать хронологию событий. Воспоминания бегут, словно родничок, прокладывая себе путь, как на душу легло. Вы не найдете их в учебниках. Но они правдивы и достоверны, потому что говорят свидетели времени. Те, чье детство пришлось на суровые сороковые, когда люди жили с одной мыслью: «Все для фронта, все для Победы!».
У Валентины Левичевой большой послужной список. Она ветеран «Северстали». Работала машинистом мостового крана в РМЦ-1, на аглофабрике. Муж трудился на «Северстали» слесарем по ремонту кранов.
Сегодня наш разговор о детстве. Когда началась война, Вале было 4 года. С мамой, папой и старшим братом они жили в маленькой вологодской деревушке Дуркино (теперь такой уже нет). Дома были огород, коровка Любка, овечки. Мама работала телятницей.
Три деревни — Дуркино, Юдино и Бор — входили в состав колхоза, председателем которого был папа Валентины, Григорий Егорович Козлов. Как он уходил на фронт?
— В память врезался большой деревянный дом. В переднем углу стол, вдоль стен скамейки, — рассказывает Валентина Левичева. — Я стою на такой скамейке около стола. Папа, его почему-то я помню в военной форме, с другом-счетоводом, рядом мама. Папа меня обнимает, и все улыбаются. Тогда я не понимала и не осознавала, что война — это большое горе, постигшее нас, всю страну. Я не помню, чтобы мама меня приласкала, погладила: не принято было. Помню, когда на отца пришла похоронка, мама упала в обморок, мы с братом очень испугались. Я долгие годы не верила, что папы больше нет. Мне так его не хватало! Я завидовала тем, у кого был отец.
Жизнь в деревне легкой не назовешь. В Юдино была большая ферма, куда мама Валентины ходила доить коров, работала в поле. В годы войны в колхозе заготавливали сено на зиму, выращивали лен, картошку, капусту.
— Помню, идет лошадь с плугом. Я босиком, бросаю картошку в бороздку, — рассказывает наша собеседница. — А еще помню, как в деревне Пиндино отмечали Вознесение (40-й день после Пасхи). Престольные праздники в деревне всегда отмечали. Я у мамы отпросилась в Пиндино к дяде, ее брату. Да и заболела там. Температура под 40. Он тем, кто возвращался в нашу деревню, наказал: скажите Анне, девка ее заболела. Мама приехала на лошади, запряженной в телегу. Уж не знаю, как и раздобыла. В телеге трава, постилашка. Едем домой, ночь, я поглядываю на небо, на звезды…
В школу — лесом да болотцами
Вале исполнилось семь лет, пора в школу. Пятеро детей, двое из Дуркино, трое из соседней деревни, каждый день ходили учиться — три километра туда, столько же обратно.
— Шли лесом да болотцами: так короче, чем по дороге, где телеги ездят, — рассказывает Валентина Григорьевна. — Писали чернилами, они были в чернильницах-непроливайках, деревянными ручками с перьями. И дома дел хватало. Утром мама встанет, печь затопит, хлеб — в печь. А мне наказывает: как только стрелка дойдет до этой циферки, а у нас были часы-ходики с кукушкой, так хлеб из печи вынь. Каникул у нас не было. Три деревни в колхозе, между ними два озера — Юдинское, Боровское. Как в школу пошла, моей обязанностью стало корову Любку поутру в колхозное стадо отводить. Мы ходили с левой стороны озера, а коровы, когда возвращались, — с правой. Вечером — встретить корову и овец с выпаса, загнать домой. Воды из колодца наносить. А для самовара — из озера. Я ее бидончиками носила. На озере мостки деревянные были. С братом дрова пилили, огород пололи. А позже меня в пастухи отрядили, как и других детей. Так я все пригорки лесные, все кочки помню. Где голубичка растет, где земляничка. Голодно было, жили на подножном корму.
Рассказывает Валентина Григорьевна и про такой случай. Однажды ее мама пошла за зерном, оно хранилось в ларе в сарае. Поднимает крышку, а ларь пустой, и зерно рассыпано на лесенке. На следующий день она оставила дочку дома: узнать, что за вор такой завелся. Дом заперла на висячий замок. Крыльцо, дверь на замке, сени, еще одна дверь в избу…
— Я у печки, слышу шум, кто-то дверь открывает. И входит Валька, парень из нашей деревни, лет 16 ему было. Их семья и в колхозе не состояла, нелюдимые, жили особняком. Я испугалась, спрашиваю: ты чего? Он тоже опешил, говорит, Колька (это мой брат) ключ оставил. И ушел. Деревенские потом сильно маму ругали, мол, мог девку и убить.
Дуранда, опестыши, дудки
Голодно было. По весне ели всякую траву, какую только можно было. Собирали лебеду, кислицу (на вкус как щавель), клевер (его еще сушили и с ним чай заваривали). Опестыши (полевой хвощ): на стебельках «юбочка» с бахромой, наверху «макушка», «юбочку» убираешь, сладкий стебель ешь.
— А еще дудки, я научного названия не знаю, — говорит Валентина Григорьевна. — Высокие стебли такие, кожуру очищаешь, ствол полый, но сладкий. Помню, мама дудки сушила в печке, толкла, добавляла горсточку муки. Когда шли дожди, сенокос на время прекращался и нас отпускали в лес по грибы. По ранней весне мы бегали на поля с картошкой, собирали мерзлые клубни, те, что не убрали. К этой картошке мама тоже добавляла горстку муки, пекла шаньги. А еще помню дуранду, жмых от семян льна. Она была в таких тонких пластинках, которые мы грызли как сухарики.
Знали слово «надо»
Мы еще долго беседовали с Валентиной Григорьевной. Про то, как она уехала к дяде в Мурманск — в няньки. Как оказалась в Мончегорске у маминых сестер. Как работала на никелевых рудниках, катала вагонетки с рудой, была машинистом электровоза в шахтах, машинистом шахтоподъемника. Как жили в бараках и надеть было нечего. Трудно приходилось?
— Мы не знали, что такое трудно, мы знали, что надо, — говорит Валентина Левичева. — Если б отец был жив, моя жизнь сложилась бы совсем по-другому.
Татьяна Ковачева
